Ольга понимающе улыбнулась и сказала:
— Вы сможете сделать выводы, когда встретитесь, да? А пока наслаждайтесь, это прекрасное состояние. Вы же знаете, что не будете влюблены вечно.
Пожалуй, можно разрешить себе побыть дурой до субботы. Когда сидишь на самом мягком диване в своей жизни, волей-неволей позволяешь себе немного больше.
Я как следует подготовилась к свиданке: переслушала лекции о социопатах и нарциссах. Психолог из видео сказал: «То, что больше всего притягивает в человеке, скорее всего, и есть проблема». Не понимаю, как проблемой может быть восхищение мной и любовь к кино. Антон написал, что уже на месте — приехал раньше на целых десять минут.
— Знаешь, я волнуюсь. Я редко бываю на свиданиях, — паузы между словами были дольше, чем следовало.
Я промолчала — не рассказывать же, как часто бываю на них я. Антон сказал, что фанатеет от кофе, и мы взяли его в ближайшем окошке. Кофе оказался отвратительным, и я все надеялась, что он об этом скажет. Он говорил все что угодно, только не это. Упомянул, что женщин он обычно называет «барышнями» и что ни разу не смотрел «Бригаду», хотя наслышан.
— Русские бандиты — это неэстетично, — он поправил горловину белоснежной водолазки и сделал большой глоток. Может, у нас разный кофе? — Итальянская мафия — другое дело. Мы с папой пересматривали «Крестного отца» трижды.
За час про его семью я узнала больше, чем про свою за всю жизнь — жаль, мне никогда не попадались такие сговорчивые гости на интервью. Мне удалось наконец встрять в рассказ о том, насколько интеллигентна их актёрская династия, и я сказала, что впервые поеду в Казань. Оказалось, что он влюблен в Казань: там он блевал из тачки, за что его хотели забрать в ментовку, — намного эстетичнее «Бригады». Наконец-то урна — я швырнула стаканчик, и она затряслась из стороны в сторону, отбивая ритм, как метроном. Ненавижу метрономы: Галина Владимировна ставила черный гробик на фортепиано каждый раз, когда я не попадала в темп. Блестящая стрелка проносилась перед лицом и отстукивала: об — ла — жа — лась — об — ла — жа — лась — хуже любого наказания. Антон продолжал говорить о себе. Я об — ла — жа — лась.
— Жаль, что так вышло. А если честно, вам самой нужны отношения? Вам нравятся свидания?
— Да, конечно, мне нравятся, очень. Люблю свиданки, — Ольга молча смотрела на меня, поэтому пришлось продолжить. — Мы с Кириллом уже полгода как расстались, и уже пора, уже надо кого-то искать.
— Надо? А кому надо, вам?
— Мне, — снова молчит. Эти психологические приемчики меня доводят. — Знаете, я чувствую… Я… Во мне так много, не знаю даже. Нежности? Да, нежности. У меня в груди от этого ноет. Это даже мучительно. Я, кстати, завтра снова пойду на свиданку. Красивый мальчик, такой высокий брюнет — роковой. Из ВГИКа, правда. Это настораживает.
— Да? — Ольга приосанилась. — Здорово, а давно вы познакомились?
— Сегодня. Мы не общались — сразу договорились встретиться. Это даже лучше, а то будет сплошное разочарование, как с Антоном.
— Понимаю. И с нежностью тоже вас понимаю. Когда она копится, копится и не выплескивается, может быть мучительно. Важно проживать чувства, которые испытываете, в том числе нежность. Вы бываете, например, нежны к себе?
Ну, бываю. И не врешь вроде, но до конца откровенной быть не получается, а вопрос-то несложный. Ну, порой бываю — уже лучше. Скажи ты как есть, вся жизнь изменится. Как притворяться, когда скажешь правду вслух?
Я пришла позже, но Сережи на площади не было. Минуты три я озиралась по сторонам и наконец увидела высокого брюнета, но совсем не того, что на фотографиях: из рокового только леопардовая рубашка. Он одержимо улыбался и вздрагивал от громких звуков, но я пролежала дома весь день, и это был отличный шанс пройти дневную норму по шагам. Сначала я узнала, что его родители — филологи, а уже через полчаса он заговорил о религии. Он, конечно же, буддист.
В детстве папа читал нам с сестрами Коран перед сном, каждую пятницу и субботу. Это было нашим таинством. Мама разогревала молоко с медом, папа садился в кресло, и я заранее сходила с ума от счастья. Какая невероятная удача: я, земное создание, ребенок, могу соприкоснуться с Богом. Я следила за папой со второго яруса кровати: за тем, как он перелистывает страницы, как делает паузы на вдохи и как шумно выдыхает, когда прочитывает любимые аяты, — и знала, что так же на нас смотрит Бог. Я все пыталась понять, как мой папа, мой взрослый папа, метр девяносто семь ростом, может быть таким же маленьким для Бога, как и я.
Не рассказывать же об этом Сереже из ВГИКа. Кто вообще говорит о религии на первом свидании? Мы зашли в мой любимый бар — он не раз меня спасал — пропустили по стопке, и тогда я не удержалась:
— А что именно тебе нравится в буддизме?
— Мне нравится идея отказа. Представь себе: ты хочешь чего-то, но не делаешь — сознательный отказ.
Представляю. Очень даже представляю.
— Буддистам же нельзя пить, верно?
Сережа недоуменно посмотрел на меня и начал рассказывать, что медитирует каждый день, что мечтает поехать медитировать в монастырь и еще что-то со словом «медитировать» — меня даже укачало от этого, и я знаками попросила бармена обновить вишневку.
— А ты кто по религии? — я уже и забыла о нем.
— Я? Никто.
Сережа уставился в стену — очередной мужчина расстроен моим выбором религии. Он был так озадачен, будто его дочь призналась, что не верит в бога, — это выражение лица мне знакомо. Я сдалась и сказала, что тоже порой медитирую, и он встрепенулся:
— Как? В позе лотоса?
— По-разному. Я все-таки не буддистка.
— Это неправильно, медитировать нужно в позе лотоса.
Пора писать соседке, чтобы звонила и кричала, что прорвало трубу — испытанный сценарий. Я предложила прогуляться и через пять минут уже отыгрывала удивление, волнение, негодование и досаду.
— Слушай, я сама не рада, но что поделаешь, нужно ехать. Представь, что я по-буддистски отказываюсь от желанного.
— Разве ты не понимаешь? Она сидит дома, а ты веселишься. Она завидует.
— Странно, что ты злишься.
— Я злюсь? Может, ты злишься, а не я? — он говорил сквозь зубы.
Так и знала, что выходить сегодня из дома было лишним, зачем было заставлять себя?
— Послушай, я не дура, и я вижу, что ты злишься. И не говори со мной так, это просто недопустимо, — в ход пошли интонации училки.
— Недопустимо? А оставлять меня одного — допустимо? Променять меня на какую-то соседку — допустимо?
— Издеваешься? Мы знакомы полтора часа, к чему эти претензии? — на последнем слове голос дрогнул.
— О, так ты сейчас заплачешь? — заметил.
— Не заплачу. Это злость. Я злюсь, — слезы и правда отступили. — Мы чужие люди, поэтому знаешь что? Заткнись и отвали — вот что.
Наконец-то вход в метро.
— Я дал тебе шанс узнать себя. А ты выбрала соседку.
— А я тебе — себя.
Неплохо было бы язык показать напоследок, но я сдержалась. А я-то думала, хуже свидания с Антоном быть не может. До чего нежность довела. Интересно, сколько еще нужно проделать то, что мне не нравится, чтобы перестать это делать?
Всю неделю я думала лишь о встрече с Ольгой (неделя была невыносима), и каждый день, открывая глаза, я вздрагивала: проспала! Сегодня наш четверг, и я не проспала, но с психологом, боюсь, все же не сложится. Очень хочется рассказать Ольге про буддиста, но вылезать из-под одеяла — совсем нет. Паршиво, да и голова побаливает. Надеюсь, у меня не отек мозга, и я не умру в кровати. Представляю, что тогда будет! Соседка поймет, что я давно не выходила из комнаты, постучит в дверь — тишина, чуть громче — тишина. Медленно приоткроет ее, заглянет и первым делом заметит красные кудри на черной подушке. А когда подойдет ближе — мертвенную бледность. Она охнет, вздрогнет, попятится, но от трупного запаха закружится голова — она упадет в обморок, ударится головой и непременно умрет. Это будет во всех новостях: молодые, красивые, талантливые и — мертвые. Скорбеть будет каждый, и наши могилы станут местом паломничества. В нас влюбится вся страна. «А вы действительно хотите, чтобы в вас влюбилась вся страна? — спросила бы Ольга. — Даже Антон и Сережа?» Лучше весь мир. А впрочем, я понимаю, к чему вы клоните, Ольга, и я даже отменила свидание с поэтом Никитой на неделе. Но я никогда не была по-настоящему одна, и у меня вопрос: могу ли я вообще быть одна?