Рита проглотила каштан. Каштан. Каштан. Это случилось. Конский, мать его, каштан. Огромный бордовый гладкий, как морской камень, каштан в желудке этого маленького человека.

– Мама, когда мы пойдём домой?

– Не сейчас. Посиди спокойно. Скоро придёт врач.

Рита думает о каштане. Она вовсе не хотела пугать маму и портить прогулку в маленьком тихом сквере. Рита взрывала кучи пожухлых листьев, танцевала на покинутой эстраде и собирала любимые жёлуди и каштаны. Их было очень много, больших и малюток. Каштаны были гладенькие, красивые, такие идеальные. Они пахли осенью и лесом, чем-то ужасно грустным и далёким.
Один из них она проглотила. Просто поднесла его к губам, и каштан скользнул внутрь. Рита обрадовалась, что каштанчик теперь у неё внутри. Значит, он прорастёт и у неё будет своё маленькое дерево с крошечными каштанами. Сперва дерево будет цвести, потом появятся зелёные пупырчатые шарики, затем на них вырастут колючки, а после эти раковины раскроются и из них выпорхнут малютки-каштаны. Рита радостно засмеялась и побежала поделиться новостью с мамой.

Мама почему-то побледнела и переспросила:

– Что ты сделала?

– Проглотила каштан. Теперь у меня внутри вырастет…

– Рита! Открой рот, я посмотрю.

Обеспокоенным взглядом мама осматривает Ритин рот, щупает её горло:

– Тебе больно?

– Нет. Немножко.

(Рите больно от маминых нервных прикосновений).

Мама ведёт Риту за руку вон из парка, по длинной улице вверх, за железные ворота, в вонючий и страшный корпус больницы.

Рита знает про больницу, что там противно, злые врачи и кормят гадкой капустой. Ей хочется домой и чтобы мама опять была весёлой.

Безмолвные стаи птиц за окном, шум воды в ржавых трубах отопления, вкус противной металлической палочки, которую врач засовывал Рите в горло. Она пыталась сказать ему, чтобы он не мучил её маму и отпустил их домой, но разве скажешь что-то, когда тебя хватают, осматривают и лезут в самое нутро?
Открылась дверь – вернулся врач, высокий молодой мужчина, неприятно пахнущий табаком и капустой. Он что-то сказал маме, и мама посмотрела на Риту:

– Так ты точно проглотила этот чёртов каштан?

Рита перестала отдирать клеёнку от кушетки и подняла глаза:

– Я не знаю. Он был у меня в руках. А потом внутри. Наверное.

– Наверное? Ты его не глотала, его нет у тебя в желудке.

Мама смотрит строго. Она ждёт, что Рита объяснит, зачем она соврала, что это значит, зачем ей понадобилось "глотать" каштан. Рита радуется, что каштан больше не беспокоит маму, что можно пойти домой и не надо есть гадкую капусту.

По дороге мама осторожно спрашивает:

– Значит, никакого каштана не было?

– Вот же он!

Рита извлекает каштан из кармана бирюзовой курточки. Не успевает она его поцеловать, как мама вырывает каштан из её руки и бросает далеко в кусты.

– Мама! Зачем?

– Ты врушка! Ты меня обманула. Знаешь, как этот врач на меня смотрел? Как на умалишённую.

И мама горько плачет.

Рита как будто не слышит, но, не добежав до кромки воды, замирает.

За ней идут мама и тётя Люда. Они всю дорогу до пляжа обсуждали работу и коллег, Рита слушала их с огромным интересом. Ей ужасно нравилось слушать взрослые разговоры, представляя, что у неё когда-то будет работа, коллеги, проблемы и такая же тётя Люда, с которой она сможет всё это обсуждать. Но потом мама попросила её «не парить уши» и отправила идти рядом с Серёжкой. Серёжка — ровесник Риты, сын тёти Люды. А ещё он Ритин жених. Так говорят мама, тётя Люда и бабушка. Рита тоже повторяет это за ними. В конце концов, не иметь жениха совсем — страшно. Это значит, что ты никогда не выйдешь замуж и у тебя не будет детей. Такого Рита не хочет. Сейчас Серёжка идёт по улице с пистолетом, целится в деревья и кричит: «Паф!» Рита спрашивает у него, в кого он стреляет. Серёжка, не удостоив её даже взглядом, продолжает сосредоточенно стрелять в старые изогнутые и измученные норд-остами сосны. Паф! Паф! Рита тяжело вздыхает. Ей ещё ни разу не удавалось поговорить с Серёжкой, ведь он просто не научился пока разговаривать. За три года своей жизни Рита уже поняла, что не стоит ждать серьёзных разговоров от ровесников, для этого есть взрослые. Вот и сейчас она идёт молча рядом с Серёжкой до пляжа, пока мама с тётей Людой наверняка обсуждают что-то интересное, чего не услышать Рите. Идти рядом с этим женихом немного неловко: он стреляет по деревьям, а из носа у него висит большая прозрачная сопля. Но других женихов у Риты нет, и она смиряется с тем фактом, что все мужчины несколько инфантильны, плохо выражают свои мысли и не всегда опрятны.

Вот и пляж. Здесь очень тихо и серо по сравнению с летними месяцами. Нет ни отдыхающих в ярких купальниках, ни их разнообразных подстилок и полотенец, никто не кричит: «Варёная кукуруза, пирожки, чурчхела». Зато есть белые огромные лебеди и маленькие чёрные утки. Рита сразу бежит к ним. Ей хочется обнимать лебедей, гладить их белые перья. Но они качаются на воде далеко от берега, а вода холодная. Мама протягивает Рите и Серёжке пакет с хлебом.

— Кормите их, не бойтесь.

Мама, легко размахнувшись, кидает в воду кусочек батона. Кусочек падает далеко от берега, у стаи уток. Несколько птиц бросаются вплавь за ним. Рита восхищённо смотрит на маму:

— Как ты бросаешь далеко. Дай мне.

Крепко зажав кусочек хлеба в кулачке, Рита изо всех сил замахивается и кидает его так, что чуть сама не падает в воду.

— Он долетел до лебедя? Где он?

Хлеб сиротливо плавает у берега. Мама утешает расстроенную Риту, обещая, что лебедь приплывёт и съест хлеб, когда они уйдут.

Серёжка с тётей Людой вовсю бросают хлебный мякиш уткам и лебедям.

— А у него получается, — обиженно произносит Рита. Она идёт вдоль берега искать ракушки, раз лебеди не хотят есть её хлеб. Ракушек среди бурого песка мало, и все сломанные. Тут Рита находит длинную тонкую палку. Это же удочка. Рита кричит маме и всем остальным, что сейчас она будет ловить рыбу. Все поворачиваются к ней. Рита, снова широко размахнувшись, забрасывает удочку, словно заправский рыбак.

— Шапка! — вскрикивает в ужасе мама.

Рита смотрит на воду. Между ней и стаей уток на волнах покачивается что-то зелёно-фиолетовое. Секунду спустя, не сняв ботинок, мама заходит в море. Рита с восторгом и ужасом видит, как мама идёт к шапке, вылавливает её из воды и возвращается на берег.

— Сейчас же идём домой. Ты без шапки, а у меня мокрые ноги, — командует мама.

Серёжка громко хохочет, а Рите вовсе не смешно. Ей не хочется больше кормить птиц и искать ракушки. Ей страшно, что всё это произошло из-за неё: шапка качалась на воде, мама зашла в море, промочила свои красивые ботинки, теперь мама сердится. До дома все идут молча. Когда тётя Люда с Серёжкой сворачивают к себе, мама спрашивает у Риты: «Ты нарочно это сделала? Потому что я бросаю хлеб лучше тебя?» Рита думает несколько секунд, потом мотает головой.

— Я больше не буду так делать, мамочка. А Серёжка мне никакой не жених.

Вечером, по дороге из детского сада, Рита пересказывала маме беседы воспитателей и происшествия дня: «А на хореографии я легла на пол и дрыгала ногами, у меня белые чешки и юбка, которую мне сшила бабушка Люся. Было ужасно красиво. А все делали шпагат, а я не делала, потому что Илона Сергеевна сказала, что я безнадёжна. Это плохое слово? Так ругаются?» Мама вздохнула и попыталась снова заговорить о Ритином брате или сестре. Рита перебила её и радостно сообщила, забегая вперёд мамы в синюю кованую калитку: «А я тоже поеду в роддом рожать лялю».

Следующие недели проходили примерно одинаково: Рита, едва вернувшись из детского сада, начинала складывать в самый большой пакет всё, что могло ей понадобиться для этого непростого дела — рождения ляли. Так в пакете оказывались трусики и колготки, книжки, зубная щётка в дорожном футляре («бабушка Люся разрешила, мам»), кукла с синими волосами, булочка с полдника и множество других необходимых вещей. Ночью, когда Рита засыпала, мама тихонько разбирала пакет с её запасами. Но это не мешало Рите с прежним энтузиазмом собирать вещи снова на следующий день.

Чтобы отвлечь Риту от этих сборов (и освободить маму от постоянного раскладывания содержимого пакета по местам), папа однажды спросил: «Рита, а как мы назовём лялю, когда она родится?» Рита просияла, ведь раньше ей не приходило в голову, что ляля родится совершенно безымянной.

— Мы назовём её Таня Жлоба.

— Какая ещё Жлоба? Может быть, тебе нравится имя «Таня»?

— Нет, у нас в садике есть девочка, и её зовут Таня Жлоба. Мы тоже можем так назвать лялю.

Родители переглянулись и рассмеялись. Рита не поняла их смеха и продолжила деловито запихивать в пакет свой зелёный горшок. «Рита! — воскликнул папа. — Но с горшком в роддом не пускают. Там все большие и ходят в обычный туалет». — «Папа! Ты совсем ничего не понимаешь: горшок нужен не мне, а ляле. Она родится, и ей нужно куда-то писать и какать». Довольная тем, что ей удалось усыпить бдительность родителей и обелить такой постыдный для взрослого человека горшок, Рита прекратила сборы и объявила, что пойдёт спать.

Осенью, гуляя с бабушкой Люсей за руку по переулку, Рита спросила: «Бабушка, а мама надолго уехала за лялей? Её нет очень давно, правда? Ведь лялю родил и всё, что там возиться в этом роддоме». Бабушка сжала Ритину ручку: «Всё будет хорошо, Ритася. Мама скоро вернётся». Но мама вернулась нескоро. Проходили дни, в детский сад Риту водили бабушка и папа, а мама с лялей всё не показывались. «И почему вы не пустили меня рожать лялю? Я бы уже давно вернулась с ней», — ворчала Рита по вечерам, устраиваясь в комнате у бабушки на диване перед телевизором.

Наконец в субботу утром бабушка сказала Рите, что папа поехал за мамой и лялей. Рита весь день ходила с торжественным лицом: именно с таким лицом и надо встретить лялю. Ляли они ужасно красивые и недосягаемые, взрослому уже никогда не стать младенцем. А себя Рита, конечно, считала взрослой, ведь даже от горшка она уже отучилась.

И вот — приехали! Лялю несут в дом. Рита радостно бежит встречать, усталая и похудевшая мама шёпотом сообщает, что ляля спит, и несёт Сашеньку (именно так назвали лялю) в её кроватку.

Пока взрослые пьют чай и обсуждают новости, Рита, выскользнув из кухни, несётся к ляле. По пути она вспоминает, что шуметь нельзя, и последние шаги до двери в комнату делает нарочито медленно. Приоткрыв дверь в комнату и глядя на свёрток в кроватке, Рита торжественно обещает любить Сашу всегда и защищать её от всех. Тут малышка открывает глаза и смотрит не моргая прямо на Риту. Рита улыбается ей, а Саша заходится в неистовом плаче.

Вечером, сидя с мамой в жёлтом кресле (обивка потёрлась, подлокотники деревянные, их очень приятно грызть, когда никто не видит), Рита расспрашивает маму: «А что мы будем с ней делать? Мы будем с ней играть? Ходить на море? Почему её зовут Сашей?» Мама произносит в ответ: «Рита, я так устала». Рита смотрит несколько секунд на мамино осунувшееся лицо. И, заглядывая в мамины зелёные с золотистыми радужками глаза, говорит: «Мамочка, ты моя девочка». И целует мамины руки.

Рассказы написаны в рамках курса Write like a Grrrl Moscow и воркшопов в Москве
Иллюстрация: Оля Терехова