— Из одежды у него всё есть?
— Всё, кроме тапочек, — я с облегчением отдала пакет с вещами.
— Так, тапочки. А какой размер?
Я замешкалась.
— Сорок четвёртый?
— Сорок четвёртого нет, вот сорок шестой. Там подогнут, — женщина выдвинула аккуратный ящик и положила на стол тапки в шуршащем пластике. Похожие можно обнаружить в гостинице средней руки.
— Из бюджетных вариантов есть вот такой, синий.
Я посмотрела на гроб, обитый ярко-синим бархатом. Он был первым в ряду, ранжированным от дешёвых к дорогим.
— Да, синий подойдёт.
— Теперь постель. Вот такая подушечка или с молитвой? — Она указала на на рыхлый атлас и кружева с торчащими нитками.
— Любую.
Женщина сделала пометку в планшете.
— Кресты. Я вам советую металлический, а не деревянный. Он прекрасно простоит, пока памятник не поставите. Вот смотрите, они все в одной цене. Я уставилась на кресты. — И тут будет табличка с именем и датами.
— Хорошо, пусть будет металлический.
— И остались цветочки. Есть вот такие корзины небольшие. Венки, простые и с лентами…
— Возьму эту корзину с синими цветами.
— Она уже подороже.
— Ничего страшного.
Женщина отставила корзину в угол.
— Теперь всё вместе посчитаем.
Мы вернулись за стол. Я замерла в ожидании приговора. Хватит ли денег? Меня вдруг захлестнуло отчаяние. Я потянулась к телефону, чтобы написать маме, но в последний момент передумала. Возвращаясь домой на каникулы месяц назад, я и представить не могла, что всё обернётся таким кошмаром.
— Так дед, получается, лежит у нас в квартире?
Папа поднимался первым, я шла за ним с тяжёлым рюкзаком и дорожной сумкой. Мама задержалась у хлебной палатки внизу.
— Где ему ещё лежать. Чуть окрепнет и уедет.
— Пап, но я второй раз этого не переживу. После бабушки. Я не смогу.
— Ты, главное, мать не накручивай. И вообще, Лиль, тогда вы были одни, — Отец повернул в замке ключ и пропустил меня в квартиру. — А теперь другие. Не надо всё время думать о том, что было.
Из зала послышался слабый стон.
— Катенька, это вы? Я вас так ждал, так ждал.— Дед звал маму.
Внутри всё сжалось. Я присела на низкую тумбочку и стащила зимние сапоги. В долгой поездке ноги заледенели и затекли. Идти к деду, которого я не видела много лет, было страшно, поэтому я обула тапочки и прошла на кухню. Пахло скисшим молоком. На столе громоздились продукты, которые привезла доставка. Сливочное масло растаяло, сгущёнка в открытой банке пожелтела и подернулась пленкой, бананы пошли чёрными пятнами, молоко, наполовину перелитое в кувшин, расплылось по столешнице и кафельному полу. Под целлофановым пакетом стояла голубая миска, накрытая блюдцем. Я приподняла его: на остатках каши пушилась плесень. Меня замутило.
— Бог ты мой! — Мама вернулась с батонами, увидела кухню и всплеснула руками. — Не было сил убрать! По телефону он не сказал, что так ослабел.
— Катенька... — снова стон. Мама умчалась в комнату.
— Лиль, сделай-ка кофейку, — из другой комнаты раздался крик отца.
Я набрала воды в чайник и села на пол, прислонившись к чуть теплой батарее. Я не выдержу. Второй раз я этого не выдержу. Мама вернулась и поставила вариться яйцо. Я зарыдала.
Бабушкина кухня два года назад. Я прохожу, и вижу на столе яичную скорлупу и недоеденное яйцо в мешочек. Сама бабушка сидит на диване, сильно наклонившись в бок. Я помогаю ей сесть ровнее, но непреодолимая сила тянет её вниз. Она не объясняет, что болит. Мама, бабушка уже не может ходить. Папа, с бабушкой плохо. Слова мои улетают в пустоту. Я не могу заставить себя пойти на её похороны. Родной дом душит. Я продираюсь через родительские истерики, скандалы, протесты и всё-таки уезжаю учиться в Италию, где пережитый ужас угасает и съёживается.
— Чайник разрывается, не слышишь?
Я очнулась и выключила газ.
Отец уехал работать на север. Дед лежал в зале, где непрерывно бубнил телевизор. Мы с мамой жили в моей спальне. Через неделю после нашего приезда дед перестал вставать в туалет. Мало и редко ел. Город засыпало снегом. Приближался Новый год. Мы впихнули ёлку в угол, где раньше стояло кресло. Вставая с постели, я задевала ногой нижние ветки, и старые стеклянные игрушки тихо позвякивали. Мой чемодан стоял неразобранным. Мама перенесла свои вещи в шкаф, потому что частые походы в комнату к деду нарушали её душевный покой, открыть ящики комода теперь мешало кресло, и было проще брать одежду из чемодана. Незадолго до отъезда на учёбу в Болонью у меня появились книжные стеллажи. Я красиво расставила книги и решила не загромождать полки сувенирами, чтобы легко было стирать пыль. Редкое издание дневников Вирджинии Вулф, воспоминания Марины Абрамович и Патти Смит, несколько подписанных экземпляров любимых авторов. Я скучала по своей библиотеке… Теперь между корешков торчали квитанции за свет и дедовы эпикризы, на полках рядом с книгами стояла мамина корзинка с вышивкой, ящичек с кистями и акриловыми красками, а тома по искусству закрывала картина по номерам. Рукоделие успокаивало мамины нервы, но время от времени гнев бессилия вспыхивал в ней, и на меня сыпались искры его пламени.
Пришло сообщение от подруги Даши.
«привет. с наступающим! ну как ты? ко мне девочки из рима приехали, идём отмечать на пьяцца маджоре. столько народу в болонье. ты когда приедешь?»
«привет. как-то невесело. вместо "иронии судьбы" смотрю "петровых в гриппе". должна прилететь седьмого, но не знаю. тут ситуация в семье тяжёлая… хорошо вам повеселиться, с наступающим!»
Друзей в родном городе не осталось. Я согласилась отмечать Новый год у маминой подруги тёти Лены. Оливье, селедка под шубой, крабовый, бутерброды с икрой, горячее под толстым слоем жёлтого сыра. Прошлый Новый год мы с Дашей праздновали в Болонье. Закупили ингредиенты для салатов и за двадцать минут до закрытия супермаркета поняли, что нет горошка. Помчались в магазин, заодно прихватив просекко, и с перепугу поздравили кассиршу не с Новым годом, а с днём рождения. «Каподанно», «Комплеанно» — итальянские слова звучали похоже. Всю ночь танцевали под «Дискотеку Аварию» и Верку Сердючку, я подпевала и чувствовала, что у счастья моего нет границ.
— Лен, он ни копейки не снял со счёта. Вся пенсия на книжке, даже карты нет. Ничего нельзя теперь получить, — мамин голос вернул меня в реальность.
— Странно. Старики все обычно откладывают на похороны.
— Бросил меня, мать, бабулю с парализованным дедом, ушёл к швее, а перед этим полквартиры вынес. Даже книжки утащил. Причем в подписных изданиях тома выбирал из середины… Потом столько лет ни слуху ни духу. И надо ж было Вовке поехать, его отыскать. Оказывается, заболел. Рак. Забрали, прооперировали, — мама разрывала на дольки мандарин и складывала на тарелку, не съедая ни кусочка.
— С тех пор года три прошло? В восемьдесят пять и с таким диагнозом не написал завещание…
— Вот именно. А сейчас слёг. Если Лиля уедет, не знаю, что буду делать.
— А ты когда уезжаешь? Будешь? — Тётя Лена посмотрела на меня поверх очков, и, не дождавшись согласия, положила мне холодца. Мутное желе с белым жиром сверху подрагивало на пустой тарелке.
— Седьмого, Лен. Прям на Рождество. Не по-человечески.
— Рейс до Болоньи только раз в неделю. А потом нужно сдать экзамен. Онлайн уже не разрешают. Если не наберу двадцать баллов за первый семестр, могут отнять стипендию…
Я хотела продолжить оправдательную речь, но тут новогодний концерт сменился кадрами ночного Кремля. Пора было открывать шампанское.
Мы с мамой возвращались домой через городскую площадь. Играла музыка, гремели петарды, собаки в ужасе рвались с поводков, молодежь горланила песни. Обновленная елка торчала огромным бледным конусом и уныло мигала синими огоньками. Мужик с большим красным носом вдруг преградил дорогу и оглушительно чихнул, обдав нас густым алкогольным паром.
— Пардон, дамы.
Он громко высморкался, икнул и убрался с дорожки.
Дома было тихо. Я надела новую пижаму, легла и загадала, чтобы год оказался хорошим.
На следующий день я проснулась без сил. Болела голова. Оливье прокис. Больше мы ничего не приготовили, и пришлось заказать пиццу, комом вставшую в горле. Мама ушла с подругой на ёлку. Телевизор в комнате деда всё бормотал, я лежала на тахте и не могла пошевелиться от слабости.
Утром мама пожаловалась на боль в горле и к вечеру слегла с лихорадкой.
Дед уже не ел, но для порядка мама каждое утро пробовала накормить его кашей, потом возвращалась в постель и засыпала. У меня была невысокая температура, и совсем пропал аппетит. Папа огорчился, узнав, что мы заболели, и посоветовал держаться. В ответ я пожелала ему хорошего дежурства.
Прошло пять дней. Мама не поправлялась. Она тряслась в ознобе, потеряла обоняние и вкус, отказывалась от пищи и все время спала. Я бродила по маленькой полутёмной квартире и бесшумно подвывала. Было страшно, что смерть подобралась к нам так близко, что мама не ест, и всё время спит, как и дед, и, значит, тоже может умереть. И хотя я убеждала себя, что это просто вирус и она скоро поправится, страх не отступал.
Время шло. Каждое утро я умоляла маму вызвать врача, но она говорила, что ещё только один день, и ей непременно полегчает.
«ну как ты? во сколько рейс? я приеду в аэропорт тебя встретить»
«слушай, мне пришлось поменять билет. дома полный капец. попробую написать профессору, перенести экзамен. Как думаешь, что он ответит?»
Рождество не отмечали. Жар у мамы не проходил. Я всё-таки вызвала докторку, которая диагностировала грипп. Я отправилась в тур по аптекам с каракулями рецепта, и, вернувшись, обнаружила, что дома несёт дерьмом. Потом кто-то сказал, что организм так самоочищался перед смертью. Дед почти не пил, не мог говорить, а только страшно мычал или колотил пультом по журнальному столику.
— Мам, на что мы будем его хоронить? На налоги жителей Эмилии Романьи? Но мне могут не выплатить стипендию, я же не сдала экзамены.
— Какие экзамены, ты видишь, что творится. Мой дед лежал парализованный, у матери был Паркинсон, и теперь папаша. Всю жизнь где-то мотался и вот...
— Мне совсем сдать билет на самолет?
— Если умрёт, наверное, придётся.
— А как же я попаду обратно?
— Поживёшь пока тут. Поучишься онлайн.
Моя автономная, с трудом устроенная и относительно счастливая жизнь ускользала. Макиато и пончик с фисташковой пастой на завтрак в баре у Маурицио. Аперитивы в шумных студенческих компаниях. Воскресные поездки на электричках по окрестностям: Равенна, Модена, Феррара, Мантуя, Падуя, Венеция…
«я сдала билет. не знаю, когда смогу вернуться, если вообще смогу»
«конечно сможешь! всё наладится. скоро увидимся»
Авиакомпания удержала комиссию, и от потраченных денег на карту вернулась совсем ничтожная сумма. Мы приложили к ней подарочные купюры от отца и стали ждать.
Дни тянулись. Каждый новый этап очищения дедова организма сопровождался воплями, проклятиями и стонами. Меня рвало. Мама не выздоравливала, несмотря на антибиотики. Моя небольшая температура тоже стойко держалась третью неделю, а любые мысли о еде вызывали отвращение. Однажды утром мама сходила в зал и сообщила, что дед, вроде, умер. Прежде чем мы убедились, что умер точно, прошло много часов: не ехала скорая, где-то в снегах застрял участковый, быстро прибыла только похоронная агентша, и объяснила, что нам в любом случае нужно ехать в офис, оформлять документы. Мама кашляла и дрожала. Я поняла, что ехать придётся одной.
Паренёк за рулем "приоры" вёз меня на окраину города под бодрый рэп. На коленях лежал пакет со смертным узлом, собранным на скорую руку. Что ты чувствуешь, допытывала я саму себя, и понимала, что не чувствую ничего.
— Вам сюда? — с сомнением поинтересовался таксист.
Я всмотрелась в выцветшие таблички на гаражах и одноэтажных зданиях вдоль трассы. Адрес одного совпадал с указанным на визитке. Я вылезла из машины, по сугробам добрела до кирпичной постройки и, поплутав, нашла нужный кабинет.
— Вы заявление писать?— женщина помечала что-то в тетради, похожей на школьный журнал.
— Мне похороны оформить.
— Так это не здесь. Вам в «Какаду», бывший ресторан у железной дороги, знаете?
— Но на визитке этот адрес.
— Я ж говорю, у меня только заявления на могилу. Это уже после того, как всё выберете, оплатите, — тут женщина подняла голову, увидела меня и смягчилась. — Ну ладно, пиши сначала заявление.
Я вышла из офиса. Порыв ветра чуть не вырвал пакет из рук и щедро сыпанул в лицо снегом. Я прошла вперёд, размышляя, как перейти дорогу. По ней неслись фуры и заляпанные грязью легковушки. Ни перехода, ни тротуаров — только снежные горы и стая бродячих собак у гаража. Я долго ждала, пока поток поредеет, вертела головой то влево, то вправо, и, подгадав момент, рванула вперёд по рыхлому бурому месиву. Вылетевшая откуда-то «шестёрка» возмущённо сигналила, пока я бежала на другую сторону. Отдышавшись, я пошагала к железнодорожным путям и минут через десять прибыла в «Какаду», из яркого кафе с попугаями превратившегося в чёрную коробку со скромной вывеской «Ритуал».
— Итого, пятьдесят две тысячи четыреста рублей. Сейчас на всякий случай пересчитаю.
Я облегчённо выдохнула. В кошельке лежало пятьдесят пять.
***
Дамы и господа, наш самолёт прибыл в аэропорт Болоньи. Разница во времени — минус два часа. Погода ясная, плюс пятнадцать градусов. Спасибо, что воспользовались услугами нашей компании. Пожалуйста, оставайтесь в кресле с застёгнутыми ремнями безопасности….
Пассажиры вскочили с мест, торопились вытащить ручную кладь. Дожидаясь, пока освободится проход, я смотрела на низкие голубоватые холмы у взлётного поля и вертела в руках нераспакованную коробочку с сэндвичем. Радости возвращения не было. Табло «пристегните ремни» погагасло, я сунула «Жизнеописания» Вазари в рюкзак и подумала о своих книгах, которые пришлось распродать, чтобы оплатить часть билета. Вторую половину покрыли похоронные выплаты. Мама настояла, чтобы я забрала их себе.
После длинной очереди на паспортный контроль я вошла в зал прилёта. Подруга увидела меня и помахала рукой.
— Бенторната! С возвращением!
Мы двинулись к выходу. В баре аэропорта посетители гремели чашками и шуршали газетами, бариста загружал в соковыжималку красные сицилийские апельсины, в металлическом кувшинчике пенилось молоко для капуччо. Пахло выпечкой и крепким кофе. Я подала Даше знак и покатила чемодан к барной стойке, потому что вдруг поняла, что умираю от голода.