— Будешь вино?

Женя встречает меня как обычно слегка взъерошенный, в домашней футболке и шортах, стоит приосанившись, с одной рукой за спиной – будто официант.

— Если только немного, на работе была вечеринка, — я тянусь к нему, чтобы поцеловать, он быстро чмокает в ответ и уходит в кухню.

Полтора года назад он переехал в эту, наконец-то свою, квартиру. Но следы переезда все ещё мелькают то тут, то там: в коридоре до сих пор стоит коробка из-под телевизора, а на балконе торчат синие сумки из «Икеи». Сегодня появились шторы – теперь свет уличных фонарей не будет бить в глаза, когда после секса я буду лежать и смотреть в сторону. Он сдал беговую дорожку, которую арендовал на полгода, в комнате стало просторнее. А гитара, как приклеенная, всё стоит на том же месте, у стены возле прикроватного столика, будто это предмет интерьера. Надо попросить его сыграть что-нибудь.

Когда я прихожу, он включает музыку, в этот раз – Милен Фармер, две недели назад мы слушали «Мельницу». Он обнимает меня за талию одной рукой, а другой подносит бокал вина.

— Прости, ни совиньона, ни пинотажа нет, есть рислинг, не ручаюсь за него, сам первый раз пробую.

Бокал как ледышка в руке – ставлю на пол возле его большой кровати, сажусь на неё и кладу голову на подушку, вдыхаю знакомый запах стиральных капсул – мы пользуемся одинаковыми. Он садится рядом со мной, я перекладываю голову ему на колени и смотрю на него, как Эми Данн из Gone Girl в финальных кадрах – загадочно и опасно, но чувствую, как фальшивлю – любопытство я скрывать не умею.

Спустя минуту наших переглядываний переворачиваюсь и прижимаюсь к нему всем телом, дышу в жёсткую бороду с остатками парфюма, он целует меня в макушку, я кажется слишком расчувствовалась в этот раз.

— В восточной культуре считается высшим проявлением нежности, когда целуют в темечко и нюхают макушку. Мой дедушка так делал, — я чувствую затылком, как он улыбается.

— У тебя такие мягкие руки, — он шумно выдыхает в мои волосы. Я кладу одну руку на его грудь и прижимаюсь ещё сильнее, хочу закопаться поглубже ему под бок. Он загребает меня рукой поближе к себе и мягко целует в нос, я пальцем глажу его густую тёмную бровь и тут же перескакиваю на кончик носа, палец движется ниже, к его губам – мгновение, и он облизывает его. Я задорно улыбаюсь.

Теперь я уже сижу на нём, снимаю с него очки с толстыми стёклами, наклоняюсь, опираясь рукой на кожаное изголовье кровати, и пристально смотрю ему в глаза. Пальцами чувствую пыль на спинке кровати – представляю, как схалтурила в очередной раз cleaning lady, из-за которой он на полчаса опоздал на нашу первую встречу. Наверное, она все силы вкладывает в его толчок – тот сияет, как в рекламе туалетного утёнка. Как-то, когда он снова отложил нашу встречу, я почему-то вспомнила про этот туалет, подумала, что он не хочет встретиться именно из-за моего нечищенного санузла, мол, я плохая хозяйка: я никогда не придавала значения чистоте в квартире, и он наверняка успел это заметить в те две короткие встречи у меня.

— У меня кое-что есть для тебя, — я вспоминаю о шоколадке из Роминтена, слезаю с него и бегу в коридор за сумкой. — Я привезла её из такой глуши. Представляешь, там не ловит сеть, а по улицам бегают гуси и куры! И там есть шоколадная лавка, местный житель сам варит шоколад. Он вкусный, правда, я пробовала. А горького там столько видов – 70%, 85%, 90% какао! Ты вроде говорил, что любишь семидесятипроцентный…

Он берёт шоколадку, разглядывает оленя на упаковке и кладёт на прикроватный столик. Я жду улыбки, а он притягивает меня к себе и целует, его пальцы скользят вниз по моему животу, а дальше порядок действий одинаков из раза в раз: через десять минут он поцелует меня между лопаток, слезет с кровати, пошумит водой в ванной и уляжется рядом, а я буду обнимать подушку и смотреть в окно на новые шторы.

«Je suis d'une génération désenchantée», —поёт на фоне Милен Фармер. «Désenchantée», — протягиваю я у себя в голове. Эта наша десятая встреча – юбилейная.

*

Через две недели после юбилейной встречи я написала ему прощальное письмо. Это было письмо отличницы инстаграм-курса про бытие в моменте, ресурсе, потоке (нужное подчеркнуть). Я перечитала письмо дважды, самой стало тошно от этой притворной бездушности, поэтому решила-таки написать «мне блять обидно», которые в простыне текста выглядели, как пятна крови, которые нужно стыдливо застирать и никому не показывать.

Он прочитал его через два дня и сухо ответил что-то в духе «пусть будет так, как оно должно быть». Я подумала: «Вот же засранец! Да пошел ты нахер!», ничего не ответила и купила билеты в Мурманск. Вылет через месяц, давно мечтала посмотреть на полярный день.

*

Рабочие будни обычно вызывают во мне сопротивление, но сегодня датчик терпения зашкалил: серость пасмурного дня смешалась с синим пламенем очередного аврала. Залить это всё красным сухим – инструкция, которая меня ещё ни разу не подводила. Лучше работает только побег в новое путешествие, но в этом месяце лимит исчерпан.

Вино уже усыпило внутреннюю ярость и теперь мягко давит на веки. Я закрываю глаза и слышу бодрый звук уведомления.

«Привет, получил, спасибо!». Ниже фото красочной открытки с джигитами. На фото виден кусочек его ладошки и большой палец – внутри меня что-то зашевелилось, низ живота обожгло, я закатила глаза и простонала.

Две недели назад я скинула открытку в синий почтовый ящик возле грозненского Берката, где мы искали брелки с джигитами и вайнахскими башнями на сувениры, потому что тут они в два раза дешевле, чем в аэропорту.

Представила, как он достанет открытку из ящика и решит, что я смелая девчонка, доехала аж до Чечни! Но сразу как отошла от почты, подумала, что открытка может потеряться или — ещё страшнее — не потеряется, а дойдёт, но он обо мне и не вспомнит. С нашей последней встречи прошло 2 месяца. Мысли холодом били меня в спину: «А помнит ли он, как меня зовут? А помнит ли он мой голос?» Я поняла, что за десять месяцев наших встреч мы ни разу не назвали друг друга по имени. А всё, что я о нём знаю – это ник в мессенджере и домашний адрес.

В ответ я непослушными пальцами отправила дурацкий стикер с котиком, и мы договорились о встрече.

Я приехала к нему как ни в чем ни бывало, как будто и не было того вылизанного письма отличницы. Спросила, как ему пришлась шоколадка из Роминтена. Он сказал, что она была вкусная и особенная, я ведь её специально привезла. Я решила, что он врёт, вздохнула и легла рядом, зарывшись ему под бок.

— Я, знаешь, ещё переживала из-за того, что нелогично поступила. Я ведь тебе написала тогда – как дверью хлопнула, типа всё, адьёс, и вот я тут!

— Но ведь ничего не обязывает тебя поступать логично, — он улыбнулся и обнял меня, крепче, чем обычно. — Я решил, ты просто нашла нормального парня.

Ох, как бы мне хотелось. Но вообще-то «нормальные» парни были, целых два. Они были пугающе нормальными, чем раздражали и навевали тоску, даже несмотря на подругу, которая уверяла меня в том, что товар отличный, надо брать. Около минуты я продиралась сквозь эти мысли и решила оборвать линию про «нормальных парней» — спросила про его очки,сколько же там диоптрий.

— Очень много, это наследственность, в 94-м мама отвела меня на операцию по коррекции зрения, чтобы я совсем не ослеп к окончанию школы.

— Ты был подростком, а я только родилась, — я улыбаюсь и смотрю куда-то в сторону.

Мне нравится рассматривать его лицо, стараюсь всё запомнить, но каждый раз, как выйду за порог его квартиры, память всё безжалостно стирает. Я внимательно вглядываюсь, но сегодня он по-особенному непроницаем, как будто даже пуст. Смотрю на его прямой длинный нос, такой непохожий на мою «пуговку». «Он красивый», — думаю я, — «очень красивый».

В первую нашу встречу он мне совсем не понравился – щёки, изъеденные угрями, частые кривоватые зубы, толстые стекла очков, взъерошенные волосы с лёгкой проседью. Не красавец, зато интересный собеседник — решила я. Правда, засомневалась, когда он рассказал про свои путешествия автостопом. Это было совсем не в моем духе, я искала кого-нибудь обычного, без причуд, такого как я. А теперь я лежу на нём и думаю о том, что он очень красивый. Внутренний голос меня перебивает: «Вера, ну почему он, Вер, ну почему-у-у?» Я затыкаю его: «Скажи спасибо, что его зовут не Ваня». У меня пунктик на это имя, никогда не могла представить себя рядом с Ваней. Я тихо засмеялась. Жизнь интересная штука.

— Что такое? — он непонимающе уставился на меня.

— Ничего, — я, хихикая, целую его и ложусь на волосатую грудь.

— У меня есть кое-что для тебя, — он вдруг подскакивает с кровати и идёт в кухню, возвращается с коробочкой и протягивает мне. — Это из Стамбула, вернулся оттуда в начале месяца.

Ярко разукрашенная жестяная коробочка, внутри рахат-лукум в крафтовой бумаге. Я улыбаюсь и окунаю палец в сахарную пудру, а он облизывает его.

Мы прощаемся в коридоре. Он обнимает меня за талию, мы долго целуемся, но в этот раз я даже не переживаю, что такси включит режим ожидания. Я стараюсь запомнить на ощупь его жёсткие волосы и запах стиральных капсул от футболки. Я точно знаю, что в эту маленькую чистую квартиру больше не вернусь.

В такси я обнаружила, что рахат-лукум остался лежать на полу возле его большой кровати, большой кровати с пыльным кожаным изголовьем, про которое его cleaning lady так часто забывает. Я смотрю в окно на огни ночного полупустого шоссе и улыбаюсь.

— Хороший вечер был? – спрашивает меня таксист Ахтамбек.

— Лучший за последнее время!

Достаю телефон и удаляю наш чат в мессенджере, потому что ничего, ни-че-го в целом мире не обязывает меня поступать логично.

Ахтамбек включает радио погромче, и я начинаю весело подпевать Милен Фармер:

Tout est chaos

À côté

Tous mes idéaux: des mots

Abîmés…

Je cherche une âme, qui

Pourra m'aider

Je suis

D'une génération désenchantée!

Désenchantée!