Отвечать мне не хотелось, и не только из-за того, что вопрос ранил. Голова у меня была забинтована от подбородка до макушки, и открывать рот было больно. Стоило немного повернуться или наклониться, слишком широко открыть рот или попытаться прожевать что-нибудь жесткое, швы на затылке и за ушами натягивались и болели. Еще и один глаз заплыл, хотя вообще-то с глазами я ничего не делала – просто лицо так опухло настолько сильно, что дошло даже до глаза. Но хуже всего было то, что и тело ослабло: ноги не могли пройти и десяти шагов, руки не поднимались, а шея отказывалась держать будто потяжелевшую голову. Это уже моя четвертая пластическая операция, но до этого ни одна не причиняла столько боли.
С Алисой мы дружили со старших классов школы, но жить вместе стали всего месяц назад. Вечером перед операцией я сложила в сумку удобную одежду на пару дней, и задумалась, а брать ли планшет – ведь я всего на сутки. Но в больнице я застряла на неделю с лишним. Менялись мои соседки – одна женщина с круговой подтяжкой, веселая и болтливая, потом вторая, раздражающая своими советами завести детей. После нее была высокая и громкая женщина с подтяжкой груди. Потом еще одна подтяжка и одна блефаропластика. На выходных я вообще осталась в палате одна, только медсестры заходили с капельницами и уколами. Хирург – женщина с двадцатилетним стажем и гладкой натянутой кожей без единой морщины – проверяла меня дважды в день, крутила мою голову и разглядывала швы. "Нет, дренажи пока не убираем. Пусть еще полежит". По вечерам я писала Алисе: "Меня не выписывают. Сегодня не приеду".
Домой я вернулась ослабшей и измученной, с забинтованной головой и с торчащими из-под бинтов измазанными медицинским клеем волосами, собранными в "пальму". От челюсти с каждой стороны мне отпилили всего по несколько миллиметров – я хотела больше, но дальше, как объясняла хирург, пилить уже нельзя, там проходит зубной нерв. Чтобы сделать подбородок четким и заостренным, из шеи откачали жир, а освободившуюся кожу с щек натянули наверх, как при антивозрастных операциях. На голове у меня было восемь швов – по два перед и за ушами, два на висках, один, самый большой, на затылке под волосами и один на подбородке. Такой я попала на попечение Алисы, которой теперь приходилось встречать курьеров с едой, готовить мне кофе и чай и следить, чтобы я где-нибудь не упала.
Мне всегда казалось, что подруга вообще не понимает, как я выгляжу на самом деле – в ее глазах я почему-то была красоткой. Наше школьное знакомство Алиса объясняла тем, что из всей параллели я просто показалась ей самой классной, потому она и решила со мной заговорить. А как-то вообще позвала фотографироваться для своего инстаграм-магазина. "Ты меня видела вообще? Ты так ничего не продашь!" – думала я. И вот теперь подруга, наблюдая, как я страдаю, решила выяснить, зачем я делаю совершенно ненужные – на ее взгляд – операции. "Да никто такого никогда не скажет", – она будто сама отвечала на свой вопрос, щелкая кофемашиной.
Но Алиса была не права. Мне говорили, что я некрасивая. Говорили много раз. Как-то я ждала знакомую в кафе, когда туда завалилась большая компания подвыпивших парней. Они сразу создали шум и суету – стали двигать столики и стулья, с хохотом рассаживаться, передавать схваченное со стойки меню. Но одному места не хватило, и он стоял посреди зала и крутил головой в поисках свободного стула. И тут приятель посоветовал: "А ты пойди вон к девушке подсядь!" Я напряглась и сжалась. Не хватало еще, чтобы они привязались ко мне. Парень без стула на секунду глянул на меня и моментально ответил: "Да ты что, я столько не выпью!" В компании засмеялись. Я задержала дыхание, зажмурила глаза. Плакать нельзя, вдруг это спровоцирует еще какую-нибудь колкость. "Ладно, это всего лишь такой грубый и дурацкий юмор. Они просто пьяные", – утешала я себя.
Люди – и пьяные, и трезвые – обзывали меня уродиной или страшилищем просто так, если я случайно толкала их или наступала на ногу. Почему-то никто не говорил, что я слепая, неуклюжая или просто дура. Оскорбления, которые сыпались на меня, всегда были связаны только с внешностью. "Страшная". "Ну и рожа". "Уродина, куда лезешь?" Раз за разом я повторяла себе: "Просто не обращай внимание. Они на самом деле не имели в виду, что с тобой что-то не так. Они говорят первое, что приходит в голову".
Я делала операцию за операцией. Сжигала кожу пилингами. Относила все заработанное хирургам и косметологам и умоляла исправить хоть что-нибудь. Отрезать, отпилить, вколоть, отшлифовать – не важно. Только бы больше не быть страшной и не сталкиваться с таким отношением. Я сделаю еще хоть сотню операций, пусть болит все лицо, все тело, пусть заплывают глаза, кровоточат швы, не слушается тело. Но зато больше никто не скажет, что я уродина, не заблокирует меня, увидев фото.
"Никогда", – я ответила, почти не открывая рот. Алису, похоже, ответ не устроил. Она поставила на стол две чашки кофе и села рядом, готовясь выслушать мою историю. Но я указала на подбородок, перетянутый бинтами, попыталась убедительно изобразить гримасу боли и при этом не почувствовать боль на самом деле. Я уже по привычке задержала дыхание и зажмурила изо всех сил здоровый глаз, но из затекшего все же начинали сочиться слезы.