«Дорогая моя доченька, поздравляю тебя с твоим совершеннолетием. Желаю тебе найти своё и призвание, и любовь. Сейчас меня беспокоит твоя категоричность и необщительность. В физике есть принцип дополнительности Н. Бора, с людьми так же: непохожие дополняют друг друга».

Ненавижу, ненавижу его теоретизирования, нельзя, что ли, в день рождения обойтись без них? Призвание… и кто это должен призвать? Любовь? Я люблю маму и папу, а они меня, и кто меня будет любить больше, чем они?

«В 10:00 сделал доклад, еще двадцать минут отвечал на вопросы, после ланча повезли на экскурсию, на ближайший остров. Возвращались на пароме, смотрел с верхней палубы, как заезжают грузовики с кусками мрамора. Грузовики без бортов, на каждом по два неровных куба, прикованных цепями. Мрамор похож на рафинад. Я тут же вспомнил свою маму, как она откалывала щипцами...»

Ну вот, хоть интересное началось. Почтовая открытка исписана вдоль и поперёк чётким почерком, буквы почти печатные, живого места на открытке нет. Строчки идут горизонтально, там, где и отведено место для тела сообщения, потом вертикально между адресом и телом, потом ещё пара строк горизонтально под индексом, и напоследок ещё P. S. вертикально у правого края. Я вчитываюсь в подробности, верчу открытку, следую за текстом. Я знаю, как он писал: с удовольствием, впечатывая каждую букву. Они выступают на обратной стороне открытки, от этого пейзаж с островом становится ребристым. Я трогаю пейзаж с буквами, папины буквы, папин пейзаж. Он не брал нас с мамой в свои путешествия, он писал подробнейшие письма и открытки, кажется, я так и знаю мир, продавленный сквозь папины буквы.

— Нет, нет и нет. Зачем тебе филологический факультет? Книжки и так можно читать всю жизнь.

— Но папа! Я с Леной. Она поступает туда.

— Лена… Лена — это не причина. У тебя математический склад ума.

Я так и вижу его, склад моего ума: сарай, сложенный из камней, с деревянными толстенными балками под потолком, деревянными же дверьми выше человеческого роста. Над дверьми надпись: Математический, без кавычек. Тоска.

— Подадим на мехмат. Я договорюсь с Олегом, он позанимается с тобой математикой. У него полно учеников, и все поступают.

И я позанималась математикой десять занятий. Вытерпела все десять. Примерно на втором или третьем голос Олега задрожал, снизился до полушёпота, я ещё слышала какие-то объяснения у самого уха и чувствовала его пальцы у себя между ног, на шее, его язык во рту. Я задыхаюсь, нос уткнулся в его щетину, я не могу дышать. Я замираю, отказываюсь от своего тела. Это не я, я стекаю по́том по своей же спине и прячусь во впадине между ягодицами.

— Папа, а давай выйдем и — в кино! Всё же закончилось.

Мы едем с апелляции по математике, апеллировать не к чему: двойка, чистейшая двойка. За окном троллейбуса кинотеатр «Прогресс», такой нарядный, с двухцветной плиткой по фасаду, похож на толстую шоколадную вафлю.

— Какое кино! Ты понимаешь, ты всё завалила! Это ж математика! И ты завалила! — И он отвернулся.

Вдалеке остались «Прогресс», мехмат и филфак.

«Дорогая моя доченька, прошло уже так много, сорри, лет со дня твоего рождения, но для нас с мамой он по-прежнему самый светлый день в нашей жизни, а твоё материнство, такое плодотворное, придало нашей с мамой жизни дополнительный смысл». Письмо электронное, последнее, последнее в его жизни.

Мои дети разбрелись по парому. Я стою на верхней палубе. Вот он: папин пейзаж. Папа оставил мне денег и не написал зачем. Но я же знаю: добраться до острова. Где-то внизу громыхают грузовики, они въезжают на паром, груженные мрамором.

— Мама, поцелуй меня, — пробегает мимо младшая дочка.

— Ты знаешь, что такое рафинад? — Я смотрю ей в глаза, они уже на уровне моих. Самое время ввернуть что-нибудь про поиск призвания.

— Нет, а что это, витамины?

— Ну, да, они делают нашу жизнь слаще.