— Кать, давай быстрее. Только из-за тебя опаздываем.


Миша злится, и голос у него становится как холодное железо. Катя сжимает пальцы в кулак, засовывает руку в карман черной куртки и ускоряет шаг. Эля идет позади всех, то и дело спотыкаясь о разбитые ступени, но Миша не замечает ее, он злится, и злость его — о Кате.


— Ты же видишь, что я иду. Можешь не орать на весь дом, — Катя говорит сквозь зубы, цедит слова как молоко.


По подъезду пятиэтажки гуляет сквозняк, раскачивая разбитое окно на ржавых петлях, но Мишин голос упрямее оконного скрипа.


— Только давай без истерик, ладно?


Квартира слева от лестницы. За дверью полумрак, если не считать гирлянду вдоль стены и желтый светильник с кружевным абажуром. В большой комнате гудит толпа, пляшет вместе с бликами зеркального шара под измученный хит, подхватывает Мишу и тащит за собой.


Катя сбрасывает куртку и остается в юбке и широком свитере. Кожа у нее бледная, почти белая, и все синяки просвечиваются как под прозрачной бумагой. Элин взгляд скользит по ее лицу, шее, длинным рукам и замирает у ног, застывает на свежих затянувшихся коричневой коркой царапинах. Катя натягивает юбку до колен и пожимает плечами.


— Будешь вино? — Эля протягивает ей бутылку из зеленого стекла.

— Не, мне нельзя.

— А Миша знает?

— Я ему не говорила, — Катя смотрит в одну точку и с силой сжимает правой ладонью кисть левой руки.


Эля крутит бутылку в руках и подносит горлышко ко рту. На языке щекотно и сладко. По Катиному лицу прыгают разноцветные огни, и у Эли в животе что-то болезненно сжимается, а потом отпускает, разливается теплом по телу, раскрашивает щеки в розовый цвет.


Год назад Катя позвонила в Элину дверь с чемоданом в руке и плюшевой собакой за пазухой. На уставшем лице горели красные пятна, щеки блестели от слез. Они жили вместе весь сентябрь. Утром Эля готовила сырники и варила кофе в закоптившейся турке из секонд-хенда, а вечером жарила попкорн с маслом. Они закутывались в клетчатый плед и смотрели мультики до глубокой ночи. А потом Катя с Мишей помирились, и она уехала.


Музыка выпрыгивает из динамиков наружу, и толпа выплевывает Мишу обратно. Его лицо горит, по лбу тонкой струйкой стекает пот, в руках — пустой бумажный стакан. Он плюхается на диван и опускает руку Кате на колено, двигается ближе, нависает над ней всем телом и что-то шепчет на ухо.


— Я не хочу, — Катя морщит лицо, и нос у нее становится совсем курносый.

— Опять плохое настроение?


В комнате становится болезненно тихо. Музыка из соседней комнаты бьется в стены, но тишина громко подминает под себя все вокруг.


— Знаешь, тебе надо научиться подстраиваться под людей, — Миша перекрикивает тишину, но его слова мятыми отрывками доносятся до Эли.


— Заткнись.


Фраза застывает в воздухе. Миша вертит головой по сторонам, но никто, кроме них, ничего не слышал. Катя усмехается. Странная улыбка режет ей лицо на две неровные части, в свете лампы голубоватые синяки под глазами разрастаются черными пятнами. Она сбрасывает его руку с колена и по-кошачьи спрыгивает с дивана. Звонко хлопает входная дверь.


Какой же мудак, думает Эля, спускаясь вниз. На лестнице никого нет, у лифта тоже. Катя стоит под козырьком подъезда и плачет. Вдалеке устало тащится вагон метро, тяжело стуча колесами по старым рельсам. Ветер срывает последние листья с каштановых деревьев и разбрасывает их по замерзшей земле.


— Я вызову такси, ладно?


Фары слепят глаза. «Хорошо, что водитель попался неразговорчивый», — думает Эля. На ее плече — Катина голова в красной вязаной шапочке. За окном проносятся многоэтажки, бодрый ветер сдувает с волос запах табачного дыма, исчезают люди, обшарпанный подъезд с окурками, чужая комната — все тонет в темноте.


В квартире у Эли тепло и немного влажно. Она долго копошится в комоде, вытаскивает пижаму и отворачивается, чтобы Катя переоделась. Катя смеется. Она считает, что девочкам не обязательно отворачиваться, когда переодеваются другие девочки.


Постельное белье пахнет порошком. Над кроватью горит ночник со звездочками, и Катины глаза уже не кажутся красными.


— Почитаешь мне что-нибудь?


В белом икеевском шкафу, навалившись друг на друга, громоздятся книжки. Энциклопедии и словари подпирают комиксы, из сборников стихов торчат открытки. Эля вытаскивает желтый томик с картинками и протягивает Кате.


— Подойдет? Мама читала мне ее на ночь.

— Ага. В детстве я хотела выйти замуж за Снусмумрика.

— А я за Фрекен Снорк.


Катя прячет детскую улыбку за уголком одеяла, складывается калачиком и опускает голову на подушку.


Небо было почти черным, а снег при свете луны — ярко-голубым. Под ледяным покровом неподвижно спало море...