Можно сказать, что на то собеседование я прикатила уже на велосипеде, хотя, конечно, я приехала на метро. Здорово, что офис в центре — от Смоленской десять минут пешком. Я подошла к купеческому особняку, на ступеньках курил охранник, его лысина сияла на сентябрьском солнце. Встала неподалёку, сняла пиджак, осталась в рубашке. Рубашка была счастливая, этим летом я надевала её на все экзамены.
Через пару минут во двор вплыл «Лексус» ангельской белизны. Он остановился плавно и мощно, как в рекламе. Водительская дверь открылась и из неё появились бесконечные ноги в светлых брючках. Ноги превратились в высоченную блондинку. Расправляя на ходу пушистый кардиган, стремительным подиумным шагом она обошла машину и распахнула заднюю дверь. Оттуда выкарабкалась девочка лет двенадцати: чёрная чёлка, чёрное пальто. Вдвоём через двор они направились ко мне: впереди блондинка, за ней эта школьница. Борзая и скотч-терьер.
Когда они подошли, я слегка опешила. Девочка с чёлкой оказалась женщиной лет сорока. Ростом метра полтора, а может, ещё и ниже. Жёсткие волосы, кроткое лицо с горькими морщинками у рта. Вся она была какого-то кофейного цвета. Иностранный персонал — поняла я, и поздоровалась. Женщина тихо заулыбалась и даже, кажется, поклонилась.
Блондинка была Есенией. Это с ней я договаривалась о собеседовании. По телефону её голос звучал с лёгким «гхэ».
— Переводчица? Ну пойдём, — сказала она мне и двинулась ко входу.
Мы поднялись на второй этаж и прошли в офис с табличкой «Ванита». Ну, как офис — так, комнатка, не больше моей. Комната вмещала кожаный диван, стол с компьютером, металлический сейф в углу и шкаф для бумаг. Шкаф был почти пустым: на одной из полок выстроились по росту сувенирные матрёшки, а на другой, как в сельской библиотеке, жались друг к дружке шесть одинаковых русско-индонезийских словарей. Есения села за стол, мы остались стоять.
— Это Путри, — сказала Есения, указав на иностранку. — Ты ей переведи, что работу я ей найду, пусть не волнуется. И скажи, чтобы она перестала написывать мне свои сообщения, я всё равно не понимаю, что она там пишет.
Тестовое задание, подумала я. Обернулась к Путри и перевела. Та мелко закивала в ответ. Есения расплылась в довольной улыбке, сделавшей ее похожей на итальянскую актрису из шестидесятых. Никогда до этого я не видела такой длинной шеи. Да и в целом такого крупного, пропорционального и красивого лица.
— Вот тебе телефон, — сказала Есения мне, порывшись в сумочке. — Следи за ним внимательно, потому что я проплатила рекламу на Рублёвке. Скоро должны посыпаться заказы.
Мы ещё немного поговорили и я поняла, что собеседование прошло успешно. На выходе, чтобы закрепить положительное впечатление, попросила взять домой ещё и словарь. В метро пролистала его до буквы W: «Wanita – женщина, женские, женское».
Рекламу, о которой я узнала на собеседовании, получилось увидеть уже через пару недель. Мы летели по Рублёвке к «важным клиентам»: за рулём «Лексуса» Есения, я рядом, на заднем сидении бледная Путри — её тошнило. Шоссе было гладким и чистым, как свежезакатанная велодорожка. За окнами проносились трёхметровые заборы с глазками камер. В пробелах между непроницаемым хвойником вспыхивали баннеры. Английская школа для юных гениев. Частный детский пансионат. Химчистка для элитных шмоток. Мелькнул щит с улыбающейся смуглой девушкой с цветком в волосах. «Ванита — ваш дом в заботливых руках».
— Красиво вышло! — Есения просияла.
Путри сзади зашелестела пакетами — её вырвало.
Две рабочие недели до этой поездки прошли уныло. Несмотря на рекламу, заказы в агентство почему-то не поступали. В основном я лежала дома с молчащим телефоном под боком. Пыталась читать для диплома, но быстро увязала в осенних сумерках и проваливалась в сон. Оттуда меня вызванивала Есения:
— Ну что, кто-то появлялся?
— Нет, — отвечала я нарочито бодро, тараща глаза в темноте.
— Странно, — говорила Есения и вешала трубку.
Тогда я вставала, заваривала чай и выполняла мелкие задания. Звонила агенту в Джакарту с тем, чтобы он нашёл и подготовил к перелету двух нянь и одну домработницу. Трижды в день слушала автоответчик Есениного должника с Барвихи. Исправляла ошибки в анкетах, полных усталых лиц и странных имён. Отвечала на эсэмэски домработниц:
— Дорогая мисс Ана, — писала Дви, — когда мне заплатят? Моя семья ждёт денег.
— Мисс Ана, мне нужен выходной, я католичка и хочу сходить в церковь помолиться, — писала Вильма.
— Мисс Ана, хозяйка говорит, что я украла шубу, но я её не трогала, — писала Кинта.
Я отвечала обтекаемо и дружелюбно. Многословно и мило. Просила подождать, не волноваться, потерпеть пару дней. Чаще всего сообщения приходили от Путри. Она прилетела в Москву в августе и третий месяц сидела здесь без работы. Сейчас мы ехали показывать её «важным клиентам», это был её шанс.
Коридор из заборов закончился, мы подъехали к КПП. Охранник вылупился из будки и, что-то сверив, поднял шлагбаум, пропуская нас в посёлок. Заборы были и тут, но вроде как ниже и изящней. Во всяком случае за ними я могла разглядеть дома. Все из которых были будто понатасканы из разных сказок. Готические замки, русские терема, тосканские виллы. Даже американские таунхаусы с плоскими крышами. Больше всего это напоминало парк аттракционов, из которого вывезли все горки.
Наконец, мы остановились у ворот. Створка отъехала, открыв вид на домину с арками. Симметрично высаженные туи, композиция из камней на зелёном ёжике газона. У дверей нас встретила женщина и попросила подождать в гостиной:
— Ирина ещё спит, — сказала она.
Мы вошли в гостиную — огромную и сумрачную, точь-в-точь как зона ресепшн дорогого отеля. Мебель притворялась простой и даже аскетичной, но на самом деле её бомбило от собственной крутости. На пустой стене висели три однообразные абстракции с размашистыми подписями в углах. Люстра из разноцветных стекляшек гигантским пауком спускалась с пятиметрового потолка. На второй этаж вела широкая лестница.
Мы сели на диван. На журнальном столике аккуратными стопками лежали альбомы по искусству, кто-то явно разложил их по цветам обложек. Я бы предпочла, чтобы вместо книг здесь стояла тарелка с едой — в животе урчало, было около двух. Пахло чистотой и чем-то дорогим, древесным. Мне стало неудобно за свой потёртый рюкзак. Есения же чувствовала себя отлично, сидела нога на ногу, поглядывая то на часики, то на Путри, лицо которой в полумраке казалось совсем зелёным. После длинной дороги Путри было плохо: она забилась в угол дивана, как беженка, и закрыла глаза.
Так мы просидели минут сорок, пока где-то наверху не хлопнула дверь. Вот и Ирина — на лестнице появилась молодая круглолицая женщина в чём-то молочном, струящемся. Она застыла на пару мгновений, будто позируя невидимому фотографу, и стала медленно спускаться к нам. Шлейф пеньюара стекал за ней по ступеням — эффект был явно просчитан.
Ирина села напротив, артистично сплела руки на острых коленях и одарила нас сияющей улыбкой выспавшегося человека:
— Ну что ж, давайте посмотрим вашу девушку.
Смотреть особо было не на что. Путри выглядела уставшей и нездоровой. Она встала с дивана и через силу улыбнулась.
— Ох, дорогая моя, релакс… Она всегда такая скованная? — повернулась Ирина к Есении.
— Путри серьёзная, ответственная девушка, — зачастила Есения. — Она станет замечательный няней, у неё самой в Индонезии двое детишек.
— Вообще-то трое, — поправила я.
— Трое? Какая прелесть, — Ирина всплеснула руками. — Галюша, принеси Савелия!
Женщина, проводившая нас в гостиную, появилась в дверях с крупным младенцем. Тот обвёл нас подозрительным взглядом.
— Путри, милая, попробуй взять малыша на ручки.
Путри потянулась к Савелию. Тот скривился и уткнулся в Галюшино плечо. Путри дотронулась до детского кулачка — Савелий покраснел, замер и зарыдал басом. Путри из последних сил пощёлкала пальцами перед зареванным личиком и сдалась. Тогда Галюша вынесла извивающегося Савелия из гостиной.
Все замолчали. Ирина помрачнела и даже приложила тонкий палец к виску, как при головной боли:
— Видите, — зашептала она, — химии не произошло. Мы, конечно, ищем няню, с которой у сыночка случится химия. Химия — это очень важно. Давайте посмотрим кого-то ещё на следующей неделе?
На обратном пути меня тоже тошнило. Есения в бешенстве гнала по трассе, Путри тихо охала на заднем сидении.
— Переведи ей: Путри, со следующей недели ты переезжаешь ко мне, я больше не собираюсь платить за твою комнату.
Заборы закончились, за окнами замельтешили голые поля и серые многоэтажки, будто выброшенные на обочину в порыве отвращения. Впереди были пробки на МКАДе.
Ноябрь прошёл ещё более скверно. Я забросила попытки заняться дипломом. Новых клиентов в агентстве не было, а прошлые договоры волочились, как грязные хвосты, не принося денег. Агент в Джакарте продолжал искать работниц. Должники продолжали юлить, ставили номер агентства в чёрный список. Филиппинки и индонезийки, работающие в Москве, звонили мне теперь как на горячую линию психологической помощи. Они плакали, кричали и что-то постоянно просили.
Путри действительно переехала к Есении. Теперь я видела её часто, потому что на Есению напала осенняя хандра и рабочие вопросы мы решали у неё дома, а не в офисе.
— Давай-ка выдвигайся ко мне, — звонила она мне по утрам, зевая в трубку.
Я собиралась и ехала к ней на Скобелевскую. Мне нравилось туда ездить: час в метро я могла не отвечать на звонки и читать.
Есения снимала двухкомнатную квартиру за МКАДом. Бежевые обои в крупные цветы и стенка из ДСП плохо сочетались с «Лексусом», припаркованным у подъезда, но в Москве так бывает. Я поднималась на шестнадцатый и деловито здоровалась. Есения встречала меня в халате. Мы шли в её комнату, она застилала разобранный диван пледом. На этом пледе мы раскладывали анкеты и документы.
Здесь же Есения выдала мне первую зарплату.
— Смотри, — сказала она, — здесь десять тысяч. Из зарплаты испытательного срока я вычла три тысячи как штраф за опоздания. Верно?
— Верно, — ответила я, хотя всё это было неверно. В тот раз я не поехала на лифте, а пошла пешком с шестнадцатого на первый. Мои всхлипывания на гулкой лестнице звучали особенно жалко.
Иногда я заставала плачущей и саму Есению. Смахивая слёзы с красивого лица, она рассказывала, как Путри сожгла ее любимую кастрюлю:
— Я задыхаюсь! Ты просто не представляешь, какие отвратительные, какие вонючие супы она готовит! Скажи ей, что я вычту стоимость этой кастрюли из её будущей зарплаты!
К концу ноября к Есении переехали Фитри, у которой закончился контракт, и Кинта, которую выгнали с работы за кражу шубы. Теперь они жили в маленький комнате втроём с Путри. Время от времени мы слышали, как за стенкой они хихикают или поют.
К моменту, как выпал снег, я совсем скисла. О велосипеде даже не вспоминала: все деньги уходили на проезд и перекусы в макдаке. Собрание дипломников на кафедре прошло без меня.
На Есению, казалось, холод, наоборот, подействовал ободряюще. Она вышла из осеннего оцепенения и начала выезжать в офис. Приезжала, правда, ненадолго, под вечер, раздавала указания, не снимая норковую шубку с эффектной пуговицей на воротнике. Потом куда-то убегала, сверкая глазами. В те дни она была всем довольна и почему-то называла меня красавицей.
Однажды в офис за ней вошёл высокий молодой мужчина с залысинами. На мужчине были белый пиджак, белая рубашка, белые брюки и белые ботинки, он был похож одновременно на пастора и на дрессировщика в цирке.
— Кирилл будет нам немножечко помогать, — сказала Есения и почему-то расхохоталась.
— Надо же кому-то наводить здесь порядок, — белый костюм вальяжно разложился на диване, широко расставив худые ноги.
С той встречи Кирилл появлялся буквально везде: в офисе, у клиентов, на Скобелевской. Довольно быстро он занял водительское место в «Лексусе». Теперь эта парочка сидела впереди, а я сзади. Кирилл неизменно был в белом — это был его стиль. Пару раз в машине он в шутку доставал пистолет — то ли настоящий, то ли пугач. В те моменты мне всерьёз казалось, что он не в себе.
Наведение порядка началось со сборов Путри, Кинты и Фитри обратно в Джакарту — клиентов для них в «Ваните» так и не нашлось. Чтобы не платить за перелёт, агентство готовилось к депортации, потому что в этом случае отправку на родину оплачивало государство. Мы стали часто ездить в суды. Есения не без удовольствия обмолвилась, что Кирилл как-то связан со «структурами».
Путри меж тем отчаянно сопротивлялась возвращению:
— Дорогая мисс Ана, — писала она, — мне нельзя ехать в Индонезию! Я провела в России пять месяцев. Как я вернусь к своей семье без денег?
Мне было её жалко, но я не понимала, как ей помочь.
— Дорогая мисс Ана, — продолжала она, — я нашла себе место в Москве через подругу, попросите Есению отпустить меня из агентства!
Я робко передавала Есении её просьбы. Есения фыркала: вот ещё, а кто вернёт потраченные на Путри деньги? Ситуация становилась невыносимой, Путри всхлипывала в трубку. По ночам я просыпалась в вязкой тоске и долго не могла уснуть.
Суд по депортации был назначен на двадцать шестое декабря. Перед заседанием я поехала в офис, чтобы распечатать документы. За столом сидел Кирилл в белой олимпийке.
— О, красный крест приехал, — сказал он мне.
— В смысле?
— В смысле защитница серых и убогих.
— Вообще-то сирых. Можно мне сесть за компьютер?
— Можно, — он остался сидеть за столом. — Мы тут с Есенией подумали, что после суда тебе надо забрать у той индонезийки паспорт.
— Это как?
— Мы приедем сюда, ты попросишь у неё паспорт, как будто для копии. Возьмёшь его и положишь в сейф. Пароль знаешь. Всё.
— Вы хотите забрать у Путри паспорт, чтобы она не сбежала?
— Мы хотим забрать у Путри паспорт, чтобы она была в безопасности, — последнее слово он произнёс по слогам. — Ты же хочешь, чтобы она была в безопасности?
Я молчала. Улыбаясь, Кирилл откинулся в кресле и запустил руку под стол. Вынул из кармана пистолет, положил его у клавиатуры.
— А как ты хотела? Слабый нуждается в защите сильного. Ну а сильному зачем слабый? Затем, что слабый должен обслуживать сильного. Делать его сильнее. Понимаешь? И каждый обязан знать своё место.
За окном бесшумно валил снег. На полке за белой спиной Кирилла лыбились матрёшки. Они стояли по росту, каждая из них знала своё место. Я хотела смести их дурацкие румяные щёки, опрокинуть стол, смять дешёвый офис, как спичечный коробок. Волна ярости окатила меня и осела в пальцах — они немного дрожали.
— Я не буду забирать у Путри паспорт, — сказала я.
Кирилл бросил улыбаться и посмотрел на меня с отвращением. Я почувствовала, что очень устала. Так устала, будто мне было лет сто. Но ярости моей было сто раз по сто или даже больше.
— Я не буду забирать у Путри паспорт, — повторила я и вышла.
Я побежала по двору и бежала так до Смоленской. Там перешла на шаг, но не спустилась в метро, а пошла по Садовому кольцу дальше, к Парку культуры. Прошла Парк культуры. Октябрьскую. Добрынинскую. Потом Павелецкую и Таганку. Свернула в переулки и спустилась к Площади Ильича. Дальше вдоль трассы к Авиамоторной. Оттуда до Шоссе энтузиастов. Снег, как и я, не останавливался ни на минуту. В кармане без остановки вибрировал телефон, я выключила его на ощупь. Особняки, мосты, высотки, хрущёвки, промзоны. Я шла, шла и шла, а Москва не заканчивалась — она была жадной и бесконечной. Через четыре часа я пришла домой, у меня был жар.
Прошёл Новый год, я проболела до самого Рождества. Ничего особенного — просто грипп. Когда после праздников я включила телефон, там было сорок семь сообщений. Штук шесть с укорами от Есении, пара угроз от Кирилла, остальное от девушек.
Последняя эсэмэска была от Путри:
— Дорогая мисс Ана, я не уехала в Индонезию. Я смогла уйти и сейчас живу с подругой в Москве. У меня есть работа. С Новым годом!
— С Новым годом, Путри! Я очень рада! — ответила я и выключила телефон.
В ту ночь мне приснилось, что я еду на велосипеде вдоль океана. В небе кипят облака, я кручу педали и ехать по берегу так же легко, как по велодорожке. Вдалеке на пляже я вижу праздник. И вот я уже не еду, а иду. Песок под ногами тёплый и мелкий, как порошок какао. Я вижу цветные шатры и столы с мясистыми цветами в корзинах, вижу фрукты и горящие разлапистые люстры из разноцветных стекляшек. За столами сидят женщины в ярких платьях — много, много женщин. Они едят, и поют, и смеются. Видно, как весело, как свободно им друг с другом. Кинта, Вильма, Галюша. Есения, Дви, Фитри. Здесь даже Ирина в своём струящемся пеньюаре. Я узнаю их всех и сердце моё заходится радостным умилением, как от щекотки. От шатра отходит фигура в золотом одеянии, она идёт мне навстречу. Это Путри.
— Дорогая мисс Ана, — говорит она и улыбается, — идите к нам, сейчас будет музыка и мы все будем танцевать.