Зимой дома всегда было холодно. Где-то в октябре мама начинала говорить всем домашним, что торф она заказала только к середине декабря и что в начале зимы уголь и торф бывают только в том случае, если заплатить в сентябре. Но в сентябре денег не было: все уходило на сборы к школе. А когда торф привозили, печь все равно была еле теплая, потому что мы экономили.
Мама, почему мы не покупаем торф весной? Не знаю. А почему у нас дома нет батарей? Не знаю.
Наш частный недостроенный дом подпирал квартал с высотками. Тогда, в середине 90-х, десятиэтажки на окраинах белорусских городов строились специально для семей военных. Такая семья почти всегда состояла из папы-военного, мамы-учительницы и их детей. Все мои одноклассники жили в квартирах. У всех было центральное отопление, застекленные балконы и по два родителя.
У нас дома все было старое и всегда жили коты, которых мы брали домой с улицы. Зимой коты усаживались на старый шерстяной плед, мяли его лапами и моментально нагревали все вокруг. Мы кормили их тем, что ели сами: каша, хлеб, иногда давали погрызть куриные кости. В квартирных домах коты ели кошачий корм и спали на лежанках, которые им купили в зоомагазине.
Когда я впервые пришла на день рождения соседки по парте, я спросила у нее, где у них дома печь и как это так, что батареи могут быть внутри стены. Потом я опять шла в свой холод. Никто из одноклассников не знал, где я живу. А если кто-то говорил, что видел меня в частниках, то я отвечала, что там живет моя бабушка. Я врала, что живу вон в том доме на десятом этаже. Можно к тебе? Нет, нет, нет. Мама дома, гости дома, у меня дома сейчас ремонт. В общем, ко мне нельзя. В другой раз обязательно пойдем ко мне, но сегодня нельзя. Я прощалась с подружками и шла по направлению к высотке, в которой не жила. Как только они пропадали из виду, я сворачивала на дорогу и бежала в частники. Там был мой дом.
Вранье выматывало. Нужно было запоминать, что именно пришлось придумать про свою теплую квартиру. А ты же раньше говорила, что у вас два телевизора, а сейчас говоришь, что один. А, да — два, один сломался, а так два, конечно. Почему ты каждый день ходишь в одном и том же, если такая богатая? У меня дома много одежды, просто так получается.
В тот декабрь грузовик с торфом приехал к нашему дому, когда на улице уже лежали сугробы. Мама с братом стояли в телогрейках. Нельзя было не помогать. Если не выйдешь с нами — будешь сидеть в холоде, мы-то грузовик и сами разгрузим, но тебе тепла не дадим, не дадим. Бери ведро, набирай в него торф и неси его в сарай, где сухо, нет снега. И так сходи раз сто, пока куча торфа не станет плоской черной размазней на белом снегу. Потом иди домой и жди, пока мама растопит печь. А потом наступит тепло, и ты сможешь погреться. Иди собирай торф, иначе замерзнешь.
Я вышла на улицу. Мы стояли, как три лысых дерева. Я, мама, брат. В другие дома на нашей улице торф уже давно привезли. Когда грузовик вывалил огромную черную кучу прямо возле калитки, у меня в груди зашевелилась радость. Давай, бери ведро, а то вдруг это все заберут. Я взяла ведро и рухнула на тощие коленки. Варежки у меня были только одни и я их надевала, когда шла в школу. Поэтому мама дала мне куски старого синтепона, чтобы я обмотала руки. Плиточки торфа вкусно пахли промышленным запахом и печкой. Некоторые из них крошились и распадались на кусочки. Я загребала в ведро все, что видела.
Гора торфа не уменьшалась. Мы работали, заполняли сарай. Говорили мало, поэтому я сразу услышала их голоса. Они шли неподалеку, что-то обсуждали. Я слышала эти голоса каждый день в школе, потому что это были голоса моих одноклассниц. Потом я часто думала, откуда они там взялись — девочки из теплых квартир с балконами. Может, они оказались здесь случайно, может заблудились, а может это была галлюцинация. Может, они следили за мной? Может, это какие-то другие девочки? Не знаю.
Они думали, что я сейчас сижу в своей квартире, с мамой и папой смотрю свои два телевизора, а наши коты едят кошачий корм. Я захотела убежать и скрыться в своем холодном доме, но тогда я останусь без тепла, ведь нельзя не помогать собирать торф. Может, повернуться и сказать им правду? Может, пригласить их в дом и показать им наших котов? Может, попросить их помочь мне собирать торф? Не знаю.
Голоса приближались. Я бросила ведро и побежала домой. Сердце стучало где-то в горле, но главное было поскорее спрятаться. Я не успела добежать до калитки: мама громко позвала меня по имени. Я застыла на секунду. Может, мама зовет не меня? Может, это не мое имя? Может, мне показалось? Я не обернулась и побежала дальше, в дом, к окну, из которого было видно гору торфа и одноклассниц. Они почти поравнялись с нашим домом и прошли мимо. Они не посмотрели ни на торф, ни на маму с лопатой, ни на брата. Меня в окне они тоже не видели. Торф собирать я уже не вернулась.
Я просидела у окна очень долго. Уже стемнело. От черной кучи у калитки осталось только размазанное пятно, присыпанное снегом. Мама с братом вернулись домой. Никто из них мне ничего не сказал.
После этого случая в школу идти не хотелось. Будущее казалось кошмаром. Я боялась, что меня прилюдно разоблачат. В горле надулся ком. На уроках я тайком рассматривала лица одноклассниц, стараясь прочитать их мысли. Я боялась, что они все еще переваривают увиденное: меня, собирающую торф в частниках. Даже мимолетное воспоминание об этом заливало лицо и шею краской. Я ненавидела торф, свой дом, себя. Ненавидела своих одноклассниц, которые стали самыми главными людьми в жизни в ту секунду, когда я бросила ведро и убежала домой. Ненавидела школу, потому что только в школе я врала.
В том, что в тот день меня никто не видел, я убедилась только через несколько недель. Одноклассницы вели себя, как обычно. Они, как и раньше, звали меня к себе, мы вместе смотрели журналы и обсуждали клипы «Гостей из будущего».
Если в школе все осталось по-прежнему, то во мне стали происходить перемены: я стала понемногу рассказывать правду. При каждом удобном случае я вкидывала в разговор кусочек своей настоящей жизни. Это оказалось очень легко: намного легче, чем врать. Нет, я не пойду на утренник. А почему не пойдешь? У мамы нет денег. Ааа, понятно. Ну ладно.
Потихоньку я рассказывала все, от чего мне было так плохо. Про кошачью еду. Про несуществующего папу. Про мамину работу до позднего вечера. Про уличных котов, живущих у нас дома. Про один комплект нарядной одежды. Про дырявые колготки. Про единственный канал по телевизору, по которому раз в неделю, если повезет, можно было посмотреть клип «Гостей из будущего».
На все это одноклассницы реагировали либо никак, либо просто пожимали плечами. Ком в горле постепенно становился меньше. Такая реакция придавала мне сил для главного кусочка правды — для дороги домой не через высотку, а напрямую. К этой правде я готовилась очень долго, и у меня было несколько неудачных попыток, когда я все еще бежала в сторону «своей квартиры». Но однажды, попрощавшись со школьными подругами, я пошла в сторону своего дома. А ты куда? К бабушке? Нет, я домой. А ты же живешь вон в том доме. Нет, я живу в другом доме, и нам привозят торф зимой.
Кажется, что они ничего не поняли и продолжали смотреть мне в спину, но я все равно шла домой. Была зима, но у меня горели уши, по телу разошелся жар. Хотелось остановиться и отдышаться, а потом снова пойти, не оборачиваясь. Но я шла, почти бежала. Из глаз катились слезы. Идут ли они за мной? Не знаю. Когда я, наконец, добежала до дома, то увидела, как из трубы поднимается дым: мама топит печь.
Газ мы провели, когда я училась на пятом курсе, а брат уже работал. У нас дома появились чугунные батареи и теплая вода в кране, толстый кот Усик и блестящие колечки ливерной колбасы в холодильнике — только для Усика. А еще через год, весной, мы купили большую ванну. Ванну привез грузовик, очень похожий на тот, который когда-то привозил нам торф. Двое рабочих поставили ванну возле нашей калитки и молча уехали. Мы втроем — я, мама, брат — вышли на улицу. Мы стояли возле ванны и смотрели, как в нее капает мелкий дождь. Она была похожа на покосившийся белый корабль, который каким-то образом прибило к нашему дому. Каждому хотелось потрогать ее за белоснежный бок, но мы просто смотрели. Было непонятно, что с ней делать.
Когда, наконец, мы приподняли ванну и начали ее тащить в дом, я взглянула вверх на высотки, которые обступили частники со всех сторон. Миллион крошечных окон смотрели прямо на нас. Я знала, что наш дом видно даже с верхних этажей: помню, что не раз приходила от этого в ужас, будучи в гостях у одноклассниц. Не останавливаясь, я помахала им всем рукой и продолжила тащить ванну. Не знаю, видели ли меня жители этих квартир. Может, им все равно? Может, нужно закричать, чтобы они подошли к своим окнам? Может, нужно тащить ванну помедленнее, чтобы они успели все рассмотреть?
Мы с трудом втиснули ванну в дверной проем и поставили к стене. Там она простоит еще очень долго, потому что мастера, который подключал сантехнику, в частниках всегда ждали по несколько месяцев. Но само ее присутствие было всем очень приятно. Оно значило, что теперь дома будет еще больше тепла.