На тахте взрослых на животе лежит Кристина. Её глаза закрыты, она громко дышит и кусает губу, а мы все смотрим, как кино.

— А потом я делаю так, — она приподнимается и снова ложится. Приподнимается и ложится лобком прямо на сжатый кулак. Она называет это «возиться».

Я ничего не знаю о том, что такое быть женщиной. Полагаю, что, наверное, это про краситься и завивать волосы плойкой, которую мне нельзя трогать. И про что-то синее, что льют в рекламе, а мама отводит глаза и не хочет рассказывать, в чём там дело. Я самая младшая в компании, другие девочки знают гораздо больше.

Вот Кристина перестала странно пыхтеть, села, скрестив ноги по-турецки, и говорит, что всегда так делает, когда никого нет дома. И думает про одноклассника, с которым её посадили за одну парту и который кладёт руку ей на коленку, когда в кабинете гасят свет. К ней тут же присоединяются Вика и Полина и тоже рассказывают. Вика говорит про пёрышко, которое вытащила из своей подушки, и что им тоже можно трогать себя «там». Полина рассказывает про то, что пожаловалась на такого одноклассника. Мы единодушно решаем, что она дура.

По дороге домой от бабы Тони я говорю Вике, что не поняла, зачем Кристина делает это пыхтение. Это же так нелепо. Но она мне советует попробовать не с кулаком, а с подушкой. Только выбрать ту, что потвёрже, и полностью залезть под одеяло. Станет жарко-жарко и очень приятно. Мы расходимся по домам, и я обещаю попробовать, когда на следующее утро бабушка пойдёт поливать огород.

Ничего такого я не делаю, но активно вру, что конечно сделала, конечно, страшно приятно, и думала я, конечно, про Сашку – соседского мальчишку с вечно подбитым глазом. Тем летом все приезжие девчонки были влюблены в деревенского Сашку.

— После обеда пойдём к тебе, я ещё покажу, — кричит Кристина и кидает мяч Полине.

Полина улыбается ей и ловит. Потом кидает обратно Кристине. Та Вике. Та снова Полине. Кристина. Полине. Вике. Полине. Вике. Кристина. Про меня опять все забыли.

После обеда совсем не хочется гулять. Прошёл дождь, повсюду слякоть и лягушки. А я не умею на велосипеде их весело давить, могу только палкой потом тыкать прямо в самые кишки, пока девчонки не закричат: «Фу!». Но они все всё равно приходят ко мне, и мы идём на чердак.

С тех пор как дедушка Коля вышел из запоя, комната наверху пустует. Раньше он там лежал по несколько дней, я носила ему жареную курицу, и они ели на пару с его псом, Диком. Но этим летом мне разрешили там играть. Я прибралась, постирала занавески даже. Сама, в бочке. Меня отругали, потому что это была бочка, из которой нужно поливать цветы. Зато в комнате сразу стало красиво.

Сколоченная из досок кровать стоит в самом углу, и забраться на неё можно только оттолкнувшись от приступка. Но больше сидеть негде, поэтому мы все вчетвером сидим там, скрестив ноги по-турецки. Вика с Кристиной говорят, мы с Полиной молчим. Вообще-то Вика — моя сестра по дедушке Коле, но я ей совсем не нравлюсь. Потому что мелкая и за мной нужно присматривать. Они с Кристиной договариваются подкараулить Сашку, когда тот пойдёт купаться, и закидать грязью. Он потом будет гоняться за ними по всей деревне, а они будут визжать и убегать – красота.

Они уходят готовиться, Полина почему-то остаётся.

— Ты пробовала с подушкой?

Наверное, ей Вика рассказала. Наверное, нужно признаться. Говорю, что нет. Но прошу не рассказывать Вике.

— А давай сейчас попробуем?

Нужно где-то раздобыть подушку. Бабушка внизу за окном перекрикивается с соседкой про навоз и компост. А вдруг она как-то услышит, поймёт, что Полина тут предлагает?

— У меня нет подушки. И девочки скоро купаться позовут.

— Да можно и без подушки, смотри.

Она переворачивает меня на живот и подкладывает свою руку под мой лобок. И дышит куда-то в район уха. Так, что волосы шевелятся и цепляются за серёжку.

— Ёрзай.

Я начинаю двигаться, как показывала Кристина, пыхтеть так же, нужно вспомнить, что ещё она там делала.

— Да нет же.

Полина ложится сверху и собой прижимает меня к кулаку. Её движения более плавные, а губы совсем у моего уха, и давит она очень медленно. Бабушка продолжает про компост, молоко, как мало малины в этом сезоне. Пожалуйста, замолчи. Замолчи, бабушка. Мне больше не нужно вспоминать, как там что делается. Или думать про Сашку. Я думаю о Полине и о том, как от неё пахнет мёдом, клейкими сотами, которые нужно брать в рот целиком и высасывать из них сладкий мёд. Только осторожнее, иногда попадаются спящие пчёлы.

Потом мы лежим рядом и разговариваем. Она обещает принести мне кассету послушать. У кассеты обложка – точь-в-точь обои на чердаке. В розовый цветочек. И очень грустные песни.

Мы спускаемся и идём встретиться с девчонками, нужно узнать, как прошло с Сашкой.

— Знаю я, чем вы там наверху занимаетесь! – на скамейке перед домом сидит бабушка с тётей Надей. Тётя Надя усмехается и крутит травинку во рту. Прошлым летом она научила меня выбирать травинки с самым сочным основанием. И откусывать их – прохладные даже в самый жаркий день.

— Лубовью, вот чем!

Мы с Полиной переглядываемся. У меня в голове гудят пчёлы, будто у Полининого дедушки опять зароился улей. Убежать? Убежать.

Мы бежим к речке.

— У этой молодёжи одна лубовь на уме! – доносится нам вслед. Но я думаю уже только о том, как не потерять босоножку на мокрой траве. Думаю и держу Полину за руку.